Триумф эффективности над силой

"…именно компьютеризированная информация, а не рабочая сила или массовое производство, все больше движет экономикой США и именно она будет выигрывать войны в мире, подключенном к 500 телевизионным каналам. Компьютеризированная информация существует в киберпространстве – новом измерении, созданном бесконечным воспроизводством компьютерных сетей, спутников, модемов, баз данных и публичного интернета".
— НИЛ МУНРО

30 декабря 1936 года рабочие-автомобилисты, требующие повышения заработной платы, силой захватили два главных завода General Motors во Флинте, штат Мичиган. Они останавливали станки, выключали конвейеры и чувствовали себя как дома. Рабочие, нанятые для управления станками, сели за стол переговоров в ходе промышленного противостояния, которое должно было продолжаться в течение многих недель. Это была драма, которая сопровождалась жестокими беспорядками и колебаниями верности полиции, мичиганского ополчения и политических деятелей на всех уровнях власти. Видя незначительный прогресс в отстаивании своих требований, профсоюз снова устроил забастовку 1 февраля 1937 года.

Профсоюзные активисты силой захватили завод GM по производству Chevrolet во Флинте. Захватив и закрыв ключевые заводы General Motors, рабочие фактически парализовали производственные мощности компании. За десять дней после захвата третьего завода GM произвел в США всего 153 автомобиля.

Мы вновь обращаемся к этой новости шестидесятилетней давности, чтобы представить в более ясной перспективе происходящую сейчас революцию в мегаполитических условиях. Сидячая забастовка GM случилась в период жизни некоторых читателей (оригинала) этой книги. И все же мы считаем, что сидячие забастовки окажутся таким же анахронизмом в информационную эпоху, как рабы, буксирующие огромные камни через пустыню, чтобы возвести погребальные пирамиды для фараонов. Хотя профсоюзы и их тактика запугивания стали настолько привычными в индустриальный период, что превратились в неоспоримую часть социального ландшафта, они зависели от особых мегаполитических условий, которые быстро исчезают. На информационной супермагистрали не будет ни Chevrolet, ни UAW (Объединенный профсоюз рабочих автомобильной промышленности), а значит и бастовать будет некому.

Судьба правительств последует за судьбой их коллег — профсоюзов — в небытие. Институционализированное принуждение такого рода, которое играло решающую роль в обществе двадцатого века, более не будет возможно. Технологии приводят к глубоким изменениям в логике вымогательства и защиты.

"...не должно быть ни Собственности, ни Господства, ни Моего и Твоего, но только то, что должно быть у каждого человека, что он может получить, и так долго, как он может сохранить оное".
— ТОМАС ГОББС

Вымогательство и защита

На протяжении всей истории насилие было кинжалом, направленным в сердце экономики. Как проницательно заметил Томас Шеллинг: "Сила причинять боль – разрушать вещи, которыми кто-то дорожит, заставлять скорбеть – это своего рода сила торга, которую нелегко использовать, но которая используется часто. В преступном мире это основа для шантажа, вымогательства и похищения, в коммерческом мире – для бойкотов, забастовок и локаутов… Часто это основа для дисциплины, гражданской и военной; и боги используют ее для поддержания этой дисциплины". Способность государства облагать своих подданных налогами зависит от тех же уязвимостей, что и частные поборы и вымогательство. Хотя мы не склонны воспринимать это таким образом, доля активов, которые контролируются и расходуются принудительно, через преступность и правительство, дает приблизительное представление о мегаполитическом балансе между вымогательством и защитой. Если бы технологии затрудняли защиту имущества, преступность имела бы тенденцию к широкому распространению, как и деятельность профсоюзов. В таких обстоятельствах защита со стороны государства будет стоить дороже. Налоги будут высоки.

Там, где налоги ниже, а ставки заработной платы на рабочем месте определяются рыночными силами, а не политическим вмешательством или принуждением, технологии сместили баланс в сторону защиты. Технологический дисбаланс между вымогательством и защитой достиг крайнего предела в конце третьей четверти двадцатого века.

В некоторых развитых западных обществах бóльшая часть ресурсов была захвачена правительствами. Доходы значительной части населения либо устанавливались фиатом, либо определялись под влиянием принуждения, например, забастовками и другими формами угроз насилия. И государство всеобщего благосостояния, и профсоюз были артефактами технологии, разделив между собой трофеи триумфа власти над эффективностью в двадцатом веке. Они не могли бы существовать, если бы не технологии – как военные, так и гражданские, – которые повысили отдачу от насилия в индустриальную эпоху.

Способность создавать активы всегда влекла за собой определенную уязвимость к вымогательству. Чем больше активов создано или оприходовано, тем выше цена, которую придется заплатить в том или ином виде. Либо вы заплатите всем, кто овладел рычагом применения насилия для вымогательства, либо вы заплатите за военную мощь, способную победить любую попытку вымогательства грубой силой.

"Не будет более слышно насилия в земле твоей, ни расточения, ни разрушения в пределах твоих…"
— ИСАИЯ 60:18

Математика защитных действий

И вот кинжал насилия скоро может быть затуплен. Информационные технологии обещают кардинально изменить баланс между защитой и вымогательством, сделав защиту активов во многих случаях намного проще, а вымогательство – сложнее. Технологии информационного века позволяют создавать активы, которые недоступны для многих форм принуждения. Эта новая асимметрия между защитой и вымогательством опирается на фундаментальную истину математики. Умножать проще, чем делить. Как бы ни была элементарна эта истина, однако ее далеко идущие последствия были завуалированы до появления микропроцессоров. Высокоскоростные компьютеры за последнее десятилетие позволили произвести в миллиарды раз больше вычислений, чем было сделано за всю предшествующую историю мира.

Этот скачок в вычислительных мощностях позволил нам впервые постичь некоторые универсальные характеристики сложности. Компьютеры показывают, что сложные системы можно построить и понять только снизу вверх. Умножение простых чисел весьма просто. Но дезагрегировать сложность, пытаясь разложить произведение больших простых чисел, практически невозможно. Кевин Келли, редактор журнала Wired, говорит об этом следующим образом: "Умножить несколько простых чисел на большее произведение очень просто; любой ребенок начальной школы может это сделать. Но мировые суперкомпьютеры задыхаются при попытке разложить продукт такой калькуляции на простые числа".

Логика сложных систем

Киберэкономика неизбежно будет формироваться под влиянием этой глубокой математической истины.

Это уже нашло свое очевидное выражение в мощных алгоритмах шифрования. Как мы рассмотрим далее в этой главе, эти алгоритмы позволят создать новую, защищенную сферу киберкоммерции, в которой рычаги насилия будут значительно уменьшены. Баланс между вымогательством и защитой резко сместится в сторону защиты. Это будет способствовать появлению экономики, которая в большей степени зависит от спонтанных адаптивных механизмов и в меньшей степени от сознательного принятия решений и распределения ресурсов через бюрократию. Новая система, в которой на первый план выйдет защита, будет сильно отличаться от той, которая возникла в результате преобладания принуждения в индустриальный период.

Системы командования и управления примитивны

Мы писали в Великой расплате, что компьютер позволяет нам "узреть" ранее невидимую сложность, присущую целому ряду систем.* Передовые вычислительные возможности не только позволяют нам лучше понять динамику сложных систем; они также позволяют нам продуктивно использовать эти сложности. В некотором смысле это даже не выбор, а неизбежность, если экономика хочет выйти за пределы стадии развития с негибким центральным контролем. Такая система, которая зависит от линейных отношений, в основе своей примитивна. Государственное присвоение ресурсов неизбежно переводит ресурсы из высокоценного комплексного использования в малоценное примитивное использование. Это процесс, ограниченный той же математической асимметрией, которая препятствует разгадке произведения больших простых чисел.

Разделение добычи никогда не может быть чем-то непримитивным.

Все становится сложнее

Куда бы во Вселенной вы ни посмотрели, вы увидите системы, которые по мере своего развития становятся все сложнее. Это справедливо для астрофизики. Это справедливо и для лужи. Оставьте дождевую воду в покое в низине, и она разовьется в сложную систему. Передовые системы любого типа являются сложными адаптивными системами без ответственного лица. Любая сложная система в природе, наиболее ярким социальным проявлением которой является рыночная экономика, зависит от рассредоточенных возможностей. Системы, которые наиболее эффективно работают в широком диапазоне условий, обеспечивают свою устойчивость благодаря спонтанному порядку, который учитывает новые возможности. Сама жизнь – такая сложная система. Миллиарды потенциальных комбинаций генов создают одного человека. Их сортировка поставила бы в тупик любую бюрократию.

Двадцать пять лет назад это могло быть едва уловимым. Сегодня это очевидно. Чем ближе компьютеры приближают нас к пониманию математики искусственной жизни, тем лучше мы понимаем математику реальной жизни, то есть математику биологической сложности.

Эти секреты сложности, используемые с помощью информационных технологий, позволяют реконфигурировать экономику в более сложные формы. Интернет и Всемирная паутина уже приобрели черты органической системы, что и отмечает Кевин Келли в книге Вне контроля: Новая биология машин, социальных систем и экономического мира. По его словам, природа – это "фабрика идей. Жизненно важные, постиндустриальные парадигмы скрыты в каждом муравейнике. …Повсеместный перенос био-логики в машины должен вызывать у нас благоговение. Когда объединение рожденного и сотворенного будет завершено, наши творения будут учиться, адаптироваться, исцелять себя и эволюционировать. Это сила, о которой мы пока даже не мечтаем". Действительно, последствия "массового переноса био-логики в машины" могут быть далеко идущими. В социальных системах всегда имела место сильная тенденция подражать характеристикам преобладающих технологий. Это то, что Маркс понял верно. Гигантские фабрики совпали с эпохой большого правительства. Микропроцессорная обработка миниатюризирует учреждения. Если наш анализ верен, то технологии информационного века в конечном итоге создадут экономику, лучше приспособленную для использования преимуществ сложности.

И все же мегаполитические масштабы таких изменений настолько мало понятны, что даже большинство из тех, кто признал их математическую важность, сделали это в анахроничной манере. Просто трудно осознать и полностью усвоить вероятность того, что технологические изменения в ближайшие несколько лет уничтожат большинство политических форм и концепций современного мира. Например, покойный физик Хайнц Пагельс писал в своей дальновидной книге Сны разума: "Я убежден, что страны и люди, овладевшие новой наукой о сложности, станут экономическими, культурными и политическими сверхдержавами следующего века".

Это впечатляющий прогноз. Но мы считаем, что он обязательно окажется неточным, не потому, что он неправильно воспринимается, а именно потому, что он окажется более правильным, чем доктор Пагельс осмелился выразить. Общества, которые перенастроят себя, чтобы стать более сложными адаптивными системами, действительно будут процветать. Но когда они появятся, это вряд ли будут государства, тем более "политические сверхдержавы". Более вероятными непосредственными бенефициарами усложнения социальных систем станут суверенные личности нового тысячелетия.

В таком виде прогноз Пагельса эквивалентен тому, как если бы шаман охотничьей группы пятьсот поколений назад сказал своим людям, сидящим вокруг костра: "Я убежден, что первая охотничья группа, которая овладеет новой наукой орошаемого земледелия, будет иметь больше свободного времени на рассказы и истории, чем даже те парни на озере, которые ловят большую рыбу". Как бы он ни был прав в том, что касается важности сложности, Пагельс упустил из виду самый главный факт. Когда меняется логика насилия, меняется и общество.

ЛОГИКА НАСИЛИЯ

Чтобы понять что к чему, необходимо сосредоточиться на нескольких аспектах мегаполитики, которые редко привлекают ваше внимание. Эти вопросы исследовал историк Фредерик К. Лейн, чья работа о насилии и экономическом значении войны обсуждается в других разделах данного тома. Когда Лейн писал в середине этого века, формации "Общество" еще не существовало. В сложившихся обстоятельствах он вполне мог предположить, что с появлением национального государства соревнование за применение насилия в мире достигло своей завершающей стадии. В его работах нет и намека на то, что он предвидел микропроцессирование или считал технологически возможным создание активов в киберпространстве – сфере, не имеющей физической формы. Лейн ничего не сказал о последствиях возможности того, что большие объемы торговли можно сделать практически неуязвимыми к рычагам насилия.

Хотя Лейн не предвидел происходящие сейчас технологические революции, его понимание различных этапов монополизации насилия в прошлом было настолько ясным, что оно очевидно применимо к зарождающейся информационной революции. Изучение жестокого средневекового мира привлекло внимание Лейна к вопросам, которые обычные экономисты и историки, как правило, игнорировали. Он увидел, что то, как именно организовано и контролируется насилие, играет значимую роль в определении "как используются конечные ресурсы".

Лейн также признал, что, хотя производство насилия обычно не считается частью экономического производства, контроль над насилием имеет решающее значение для экономики. Основная роль правительства заключается в обеспечении защиты от насилия. Как он выразился, "каждое экономическое предприятие нуждается в защите и платит за защиту – защиту от уничтожения или вооруженного захвата его капитала и насильственного отторжения его труда. В высокоорганизованных обществах производство этой полезной сущности – защиты – является одной из функций специальной ассоциации или предприятия, называемого правительством. Действительно, одной из наиболее ярких характеристик правительств является их попытка создать закон и порядок, применяя силу самостоятельно и контролируя с помощью различных средств применение силы другими". Эта мысль, по-видимому, слишком элементарна для того, чтобы войти в учебники или стать частью гражданской дискуссии, которая, как предполагается, определяет политический курс. Но она также слишком фундаментальна, чтобы игнорировать ее, если вы хотите понять разворачивающуюся информационную революцию. Защита жизни и имущества – это действительно важная потребность, от которой страдает каждое из когда-либо существовавших обществ. Как противостоять насильственной агрессии – вот главная дилемма истории. Эта проблема не может быть легко решена, несмотря на то, что защита может быть обеспечена более чем одним способом.

Завершение эпохи

Пока мы пишем, мегаполитические последствия информационной эпохи только начинают проявляться. Экономические изменения последних десятилетий были связаны с переходом от примата производства к примату информации и вычислений, от машинной мощности к микропроцессорной, от фабрики к рабочей станции, от массового производства к небольшим командам или даже к людям, работающим в одиночку. По мере уменьшения масштабов предприятия падает и потенциал для саботажа и шантажа на рабочем месте. Мелкие операции гораздо труднее организовывать различным объединениям.

Микротехнологии позволяют фирмам быть меньшими, более свободными объектами. Многие из них занимаются оказанием услуг или производством продукции с незначительным содержанием природных ресурсов. В принципе, такой бизнес можно вести практически в любой точке планеты. Они не заперты в определенном месте, например, в шахте или порту. Поэтому, по прошествии времени, они будут гораздо менее восприимчивы к налогам, как со стороны профсоюзов, так и со стороны политиков. Старая китайская народная мудрость гласит: "Из всех тридцати шести способов выбраться из неприятностей самый лучший – уйти". В информационную эпоху эта восточная мудрость будет легко применима.

Если работа становится некомфортной из-за чрезмерно высоких требований на одном месте, гораздо проще будет переехать. Действительно, как мы рассмотрим ниже, в информационную эпоху можно будет создавать виртуальные корпорации, домицилий которых в любой юрисдикции будет полностью зависеть от спотового рынка. Одномоментное увеличение количества попыток вымогательства со стороны правительства или других лиц может привести к тому, что деятельность и активы виртуальной корпорации покинут юрисдикцию со скоростью света.

Растущая интеграция микротехнологий в промышленные процессы означает, что даже те фирмы, которые по-прежнему занимаются производством продукции с большим эффектом масштаба, уже не так уязвимы для рычагов насилия, как раньше. Примером, иллюстрирующим этот тезис, является крах длительной забастовки профсоюза Limited Auto Workers против компании Caterpillar, которая была прекращена в последние дни 1995 года после почти двух лет длительности. В отличие от сборочных линий 1930-х годов, на современном заводе Caterpillar работает гораздо больше квалифицированных рабочих. Под давлением иностранной конкуренции компания Caterpillar передала большую часть своей низкоквалифицированной работы, закрыла неэффективные заводы и потратила почти 2 миллиарда долларов на компьютеризацию станков и установку сборочных роботов. Даже сама забастовка способствовала повышению эффективности трудосбережения. Сейчас компания утверждает, что ей “требуется на две тысячи сотрудников меньше, чем в начале забастовки". Мегаполитика производственного процесса изменилась более радикально, чем многие думают. Эти изменения пока не видны, отчасти потому, что между революцией в мегаполитических условиях и институциональными изменениями, которые она неизбежно влечет за собой, всегда существует задержка. Кроме того, быстрая эволюция микропроцессорных технологий означает, что на горизонте появляются продукты, мегаполитические последствия которых можно предвидеть еще до их появления.

Они в корне изменят мир.

ЭКСПЛУАТАЦИЯ КАПИТАЛИСТОВ РАБОЧИМИ

Характер технологий на протяжении большей части двадцатого века сделал насильственный захват завода или сидячую забастовку жесткой тактикой для владельцев или менеджеров. По словам историка Роберта С. МакЭлвейна, сидячая забастовка "затрудняла работодателям возможность сломить забастовку, не сделав того же с собственным оборудованием". По сути, рабочие физически удерживали капитал владельцев в качестве залога. По причинам, которые мы рассмотрим ниже, крупные промышленные компании оказались для профсоюзов более легкой мишенью для эксплуатации, чем мелкие фирмы.

В 1937 году General Motors была, пожалуй, ведущей промышленной корпорацией в мире. Ее заводы были одними из самых больших и дорогостоящих скоплений оборудования в истории, на которых трудились многие тысячи рабочих. Каждый час, каждый день, когда заводы GM были вынуждены простаивать, стоил компании огромных денег. Забастовка, не прекращавшаяся в течение нескольких недель, как это было зимой 1936-1937 годов, означала быстро растущие убытки.

Наперекор спросу и предложению

Не имея возможности производить автомобили после захвата третьего завода, GM вскоре капитулировала перед профсоюзом. Вряд ли это было экономическое решение, основанное на спросе и предложении на рабочую силу. Ни в коей мере. Когда General Motors согласилась с требованиями профсоюза, в США насчитывалось девять миллионов безработных – 14 процентов рабочей силы. Большинство из тех, кто остался без работы, с радостью согласились бы работать в GM. Они, безусловно, обладали навыками для работы на сборочных линиях, хотя большинство современных рассказов об этом могут умалчивать. Тонкий этикет окутывает прямолинейный анализ трудовых отношений в индустриальный период. Одной из основных претензий была идея о том, что работа на заводах, особенно в середине двадцатого века, является квалифицированным трудом. Это было неправдой. Большинство заводских работ мог выполнять практически любой человек, способный прийти вовремя. Они не требовали практически никакой подготовки, даже умения читать и писать. Еще в 1980-х годах значительная часть сотрудников General Motors была либо неграмотной, либо малограмотной. До 1990-х годов типичный рабочий сборочной линии в GM проходил всего один день ориентации прежде чем занять свое место на сборочной линии. Работа, которой можно научиться за один день, не является квалифицированной.

И все же в 1937 году, когда и неквалифицированные, и квалифицированные рабочие выстроились в очередь, умоляя о трудоустройстве, рабочие завода GM смогли заставить своих работодателей повысить зарплату. Их успех был в гораздо большей степени связан с динамикой насилия, чем с предложением и спросом на рабочую силу. В марте 1937 года, в месяц после урегулирования противостояния с GM, в США произошло еще 17 сидячих забастовок. Большинство были успешными.

Подобные эпизоды происходили в каждой промышленно развитой стране. Рабочие просто захватывали фабрики и возвращали их обратно владельцам за выкуп. Это была очень простая тактика, которая в большинстве случаев приносила прибыль и удовольствие ее участникам. Один из участников забастовки написал: "Я отлично провожу время, что-то новое, что-то другое, много еды и музыки". Сидячая забастовка GM в 1936-1937 годах и другие насильственные захваты заводов того времени были примерами явления, которое мы описали в Крови на улицах как "эксплуатация капиталистов рабочими". Это было не то мнение, которое Пит Сигер положил на музыку в своих грустных песнях. Но если вы не планируете сделать карьеру народного певца в квартале "синих воротничков", важно сосредоточиться не на популярной интерпретации, а на лежащей в ее основе реальности. На какой период в истории вы бы ни посмотрели, везде есть слой рационализации и притворства, который маскирует истинные мегаполитические основы любого систематического вымогательства. Если вы примете рационализации за чистую монету, вы вряд ли поймете, что происходит на самом деле.

РАСШИФРОВКА ЛОГИКИ ВЫМОГАТЕЛЬСТВА

Чтобы осознать мегаполитические последствия нынешнего перехода к информационной эпохе, необходимо отбросить канву и сосредоточиться на реальной логике насилия в обществе.

Это похоже на снятие слоев с перезрелого лука. Это может вызвать слезы на ваших глазах, но тут важно не отворачиваться. Сначала мы рассмотрим логику вымогательства на рабочем месте, а затем распространим анализ на более широкие вопросы, связанные с созданием и защитой активов и природой современного правительства. В большей степени, чем многие себе представляют, процветание правительства, как и процветание профсоюзов, напрямую связано с рычагами, доступными для вымогательства. В девятнадцатом веке этот рычаг был гораздо ниже, чем в двадцатом. В следующем тысячелетии он упадет почти до точки исчезновения.

Вся логика управления и характер власти были преобразованы микропроцессорами. Это может показаться преувеличенным, когда вы впервые думаете об этом. Но присмотритесь. В двадцатом веке процветание правительств шло рука об руку с процветанием профсоюзов. До этого века большинство правительств распоряжались гораздо меньшими ресурсами, чем воинствующие государства всеобщего благосостояния, к которым мы привыкли. Точно так же профсоюзы были небольшими или незначительными факторами в экономической жизни до этого столетия. Способность работников принуждать своих работодателей платить зарплату выше рыночной зависела от тех же мегаполитических условий, которые позволяли правительствам извлекать в виде налогов 40 и более процентов от объема производства экономики.

Вымогательство на рабочем месте до двадцатого века

Подъем и спад профсоюзных поборов с капиталистов можно легко объяснить меняющейся мегаполитикой производственного процесса. В 1776 году, когда Адам Смит опубликовал "Богатство народов", условия для вымогательства на рабочем месте были настолько неблагоприятными, что "объединения" рабочих "для повышения цены их труда" были редко осуществимы. Большинство производственных фирм были крошечными и управлялись семьями.

Крупномасштабная промышленная деятельность только зарождалась. Это не исключало возможности насилия, но давало им мало рычагов влияния. Действительно, во времена Смита и на протяжении всего девятнадцатого века в Великобритании, США и других странах общего права профсоюзы считались незаконными объединениями.

Адам Смит описывал попытки забастовок в таких выражениях: "Их обычные предлоги – иногда высокая цена на провизию, иногда большая прибыль, которую их хозяин получает от их работы. …[О]ни всегда прибегают к самым громким возгласам, а иногда и к самому шокирующему насилию и возмущению". Тем не менее, рабочие "очень редко извлекают какую-либо пользу из этих бурных объединений", кроме "наказания или разорения зачинщиков".

В течение девятнадцатого века росли экономия от масштаба в промышленности и размер фирм. Однако большинство людей продолжали работать на себя в качестве фермеров или мелких собственников, а усилия по организации профсоюзов, подобные тем, которые описывал Адам Смит, продолжали "обычно заканчиваться ничем".

Правовое и политическое положение профсоюзов менялось только по мере роста масштабов предприятия. Первыми профсоюзами, которые добились успеха в организации, были ремесленные профсоюзы высококвалифицированных рабочих, которые обычно организовывались без применения насилия. Они, как правило, соглашались на повышение заработной платы, которое соответствовало предельным затратам на их замену. Профсоюзы для неквалифицированных рабочих были другой историей. Они, как правило, использовали переход к более крупным компаниям, выделяя для организационных усилий именно те отрасли, которые были особенно уязвимы для принуждения либо потому, что они работали в больших масштабах, либо потому, что характер операций подвергал их владельцев физическому саботажу. Эта закономерность подтвердилась повсеместно – от Ньюкасла до Аргентины. Ранним примером насильственных рабочих движений в США стало нападение на канал Чесапик и Огайо в 1834 году. В отличие от большинства предприятий начала девятнадцатого века канал ЧиO не был замкнутым и легко охраняемым предприятием. По первоначальному плану он должен был протянуться на 342 мили, с подъемом на 3 000 футов от нижнего Потомака до верхнего Огайо. Выкопать такой канал было грандиозным замыслом, который так и не был воплощен. Тем не менее, в попытках воплотить его было занято большое количество рабочих, некоторые из которых быстро смекнули, что канал может быть легко выведен из строя.

Действительно, без регулярного обслуживания он может быть разрушен ондатрами, рывшими под фарватером. В процессе эксплуатации его шлюзы и каналы могли быть разрушены из-за небрежного использования, наводнений во время сильных дождей или ударов, нанесенных неуправляемыми лодками. Для забастовщиков не составляло труда перекрыть водный путь затонувшими лодками или другим мусором. В начале 1834 года беспорядки между враждующими бандами ирландских рабочих на ЧиO привели к попытке реализовать этот потенциал и захватить канал. Однако попытка провалилась, в результате чего погибло пять человек после того как президент Эндрю Джексон направил федеральные войска из форта МакГенри, чтобы разогнать рабочих.

Шахты и железные дороги также стали первыми объектами для активизации профсоюзной деятельности в Америке. Как и канал ЧиO, они тоже были очень уязвимы для саботажа. Например, шахты могут быть затоплены или вход в них может быть заблокирован. Простое убийство мулов, которые буксировали вагонетки с рудой из подземных шахт, создавало сложную и неприятную ситуацию для владельцев. Аналогичным образом, железнодорожные пути тянулись на многие мили, и охранять их, не прилагая усилий, было невозможно. Головорезам из профсоюза было относительно легко нападать на шахты и железные дороги и наносить существенный экономический ущерб. Такие нападки стали обычным явлением во время попыток организовать эффективные профсоюзы. Как правило, эти усилия были наиболее интенсивными в периоды, когда реальная заработная плата росла из-за дефляции. Когда владельцы пытались изменить номинальную заработную плату, это часто вызывало протесты, ведущие к насилию. Такие инциденты были широко распространены в период депрессии, последовавшей за Паникой 1873 года.

В декабре 1874 года на антрацитовых угольных месторождениях восточной Пенсильвании разразилась открытая война. Профсоюзы организовали жестокую забастовочную силу под видом тайного общества под названием Древний орден гибернианцев. Также именуемая "Молли Магуайерс", в честь ирландской революционерки, эта группа была известна тем, что терроризировала угольные месторождения и не давала работать тем шахтерам, которые хотели трудиться. Саботаж и уничтожение имущества, открытые убийства и покушения – все это было предъявлено членам организации. Среди работников железных дорог также периодически имело место насилие. Например, в июле 1877 года произошли серьезные вспышки, направленные на уничтожение имущества как Пенсильванской, так и Балтиморской и Огайской железных дорог.

Рабочие захватывали стрелочные переводы, рвали пути, перекрывали вагонные дворы, выводили из строя локомотивы, саботировали, а затем грабили поезда и т.п. В Питтсбурге были подожжены круглые дома Пенсильванской железной дороги, в которых находились сотни людей. Десятки человек были убиты, две тысячи вагонов были сожжены и разграблены, а машинный цех уничтожен, вместе с элеватором и 125 локомотивами. Федеральные войска вмешались, чтобы восстановить порядок. Хотя социалистические и профсоюзные активисты восприняли эти ранние забастовки с сочувствием, они не вызвали значительной общественной поддержки.

Несмотря на присущую таким отраслям, как шахты и железные дороги, уязвимость, общие мегаполитические условия еще не благоприятствовали эксплуатации капиталистов рабочими. Масштабы предприятия были слишком малы, чтобы способствовать систематическому вымогательству. Хотя существуют уязвимые отрасли, в них занята слишком малая часть населения, чтобы преимущества принуждения работодателей были широко распространены. Без такой поддержки они были неустойчивы, поскольку владельцы могли рассчитывать на защиту со стороны государства. Хотя профсоюзы иногда пытались с помощью запугивания помешать местным чиновникам исполнять судебные запреты, эти попытки также редко были успешными. Даже самые жестокие забастовки обычно подавлялись в течение нескольких дней или недель военными средствами.

Шантаж – это просто

Для информационной эпохи можно извлечь урок из того факта, что попытки профсоюзов добиться заработной платы выше рыночного уровня редко были успешными, когда размер фирмы был небольшим. Даже те направления бизнеса, которые были явно уязвимы для саботажа, такие как каналы, железные дороги, трамваи и шахты, не были легко взяты под контроль.

Это не потому, что профсоюзы отказались от применения насилия. Наоборот. Насилие применялось в изобилии, иногда против высокопоставленных лиц. Например, в случае, прославленном в американском рабочем движении как случай "мести шахтеров", губернатор штата Айдахо Фрэнк Стьюненберг, который противостоял попытке шахтеров блокировать собственность в Кер-д'Алене, был убит бомбой, брошенной нанятым профсоюзом киллером. Но даже убийства и угрозы убийства обычно были недостаточны для того, чтобы добиться признания профсоюза до появления крупных заводов и предприятий массового производства в двадцатом веке.

Чтобы понять, почему обстоятельства деятельности профсоюзов претерпели такие изменения в двадцатом веке, необходимо взглянуть на характеристики технологии производства. Что-то определенно изменилось с быстрым ростом занятости "синих воротничков" на фабриках в первые десятилетия двадцатого века. Это изменение сделало предприятия, находящиеся на экономической передовой, особенно уязвимыми для вымогательства. На самом деле, физические характеристики промышленных технологий практически приглашали рабочих к использованию принуждения, чтобы выбить капиталистов из колеи.

Обратите внимание:

1. В большинстве промышленных товаров было высокое содержание природных ресурсов. Это, как правило, привязывало производство к ограниченному числу локаций, почти так же, как шахты должны быть расположены там, где находятся рудные тела. Заводы, расположенные вблизи транспортных центров с удобным доступом к поставщикам деталей и сырья, имели значительные операционные преимущества. Это облегчило принудительным организациям, таким как правительства и профсоюзы, извлечение некоторых из этих преимуществ в свою пользу.

2. Рост экономии от масштаба привел к появлению очень крупных предприятий. Фабрики начала девятнадцатого века были относительно небольшими. Но по мере того, как в двадцатом веке с появлением конвейера увеличивалась экономия на масштабе, размеры и стоимость объектов, находящихся в авангарде производственного процесса, быстро росли. Это делало их более легкой мишенью в нескольких отношениях. Например, значительная экономия от масштаба, как правило, сопровождается длительным циклом производства продукции. Длительные циклы производства продукции делают рынки более стабильными. Это, в свою очередь, способствует хищническому нацеливанию на фирмы, поскольку подразумевает наличие долгосрочных потенциальных выгод.

3. Число конкурентов в ведущих отраслях резко сократилось. В индустриальный период нередко можно было встретить лишь несколько фирм, конкурирующих за миллиардные рынки. Это способствовало тому, что эти фирмы стали мишенью для вымогательства со стороны профсоюзов. Гораздо легче атаковать пять фирм, чем пять тысяч. Сама концентрация промышленности была фактором, способствующим вымогательству. Это преимущество было самоподкрепляющимся, поскольку фирмы, вынужденные платить монопольную зарплату, вряд ли столкнулись бы с жесткой конкуренцией со стороны других компаний, которые также не были обременены трудовыми затратами выше рыночных.

Поэтому профсоюзы могли выкачивать значительную часть прибыли таких фирм, не подвергая их немедленному банкротству. Очевидно, что если бы работодатели регулярно разорялись, когда их заставляли платить зарплату выше рыночной, то работники мало что выиграли бы от принуждения их к этому.

4. Требования к капиталу для высвободившихся инвестиций возросли в соответствии с масштабами предприятия. Это не только повысило уязвимость капитала и увеличило затраты на закрытие заводов; это также сделало менее вероятным тот факт, что современный завод может принадлежать одному человеку или семье, кроме как по наследству от кого-то, кто начал бизнес в меньших масштабах. Для того чтобы финансировать огромные затраты на оснащение и эксплуатацию крупного завода, богатство сотен или тысяч людей должно было быть объединено на рынках капитала. Это, как правило, затрудняло защиту своей собственности для разрозненных и почти анонимных владельцев.

У них не было другого выбора, кроме как положиться на профессиональных менеджеров, которые редко владели более чем тенью акций компании, находящихся в обращении. Опора на подчиненных менеджеров ослабила сопротивление фирм вымогательству. У менеджеров не было сильных стимулов рисковать жизнью и здоровьем, защищая собственность фирмы. Их усилия редко соответствовали той воинственности, которая обычно наблюдается среди владельцев винных магазинов и других малых предприятий, когда их собственность оказывается под угрозой.

5. Увеличение размера фирм также означало, что большее количество общей рабочей силы было занято в меньшем количестве фирм, чем когда-либо в прошлом. В некоторых случаях десятки тысяч работников находили работу в одной компании. Говоря военным языком, владельцев и менеджеров было значительно больше, чем людей, занятых на подчиненных должностях. Соотношение тридцать к одному или менее было обычным явлением. Этот недостаток увеличивался с ростом размера фирмы, поскольку огромному количеству работников, собранных вместе, было легче применять насилие в анонимной форме. В таких условиях рабочие вряд ли могли иметь какие-либо значимые контакты или отношения с владельцами фабрики. Анонимный характер этих отношений, несомненно, облегчал рабочим отказ от важности прав собственности владельцев.

6. Массовая занятость в небольшом количестве фирм была широким социальным явлением. Это еще больше усилило мегаполитические преимущества, которыми пользовались профсоюзы по сравнению с девятнадцатым веком в Америке, когда большинство людей были самозанятыми или работали в небольших фирмах. В 1940 году 6 процентов американской рабочей силы имели работу "синих воротничков". Как следствие, поддержка использования вымогательства для повышения заработной платы распространилась среди большого числа людей, которые считали, что могут извлечь из этого выгоду. Это было проиллюстрировано исследованием мнений 1700 человек в Акроне, штат Огайо, относительно корпоративной собственности, проведенным в 1938-1939 годах. Опрос показал, что 68 процентов работников CIO Rubber Workers очень мало или вообще не симпатизируют концепции корпоративной собственности, "в то время как только один процент оказался в классификации решительных сторонников прав корпоративной собственности". С другой стороны, ни один бизнесмен, даже мелкий собственник, не попал в ту же категорию "сильной оппозиции корпоративной собственности; 94 процента получили оценки в диапазоне чрезвычайно высокой поддержки прав собственности".

7. Технология конвейерной сборки по своей сути была последовательной. Тот факт, что весь производственный процесс зависел от перемещения и сборки деталей в фиксированной последовательности, создавал дополнительную уязвимость к сбоям. По сути, сборочный конвейер был похож на железную дорогу в стенах завода. Если путь мог быть заблокирован, или доступность одной детали могла быть прервана, весь производственный процесс останавливался.

8. Технология конвейерной сборки стандартизировала работу. Это позволило снизить вариативность результатов для людей разной квалификации, работающих с одними и теми же инструментами. На самом деле, важнейшей задачей проектирования завода было создание системы, в которой гений и идиот в последовательных сменах конвейера производили бы один и тот же продукт. Те машины, которые можно назвать "глупыми", были спроектированы таким образом, что могли производить только один вид продукции. Благодаря этому даже покупателю Cadillac не нужно было интересоваться личностью рабочих, которые производили его автомобиль. Все продукты должны были быть одинаковыми, независимо от различий в навыках и интеллекте работников, которые их производили.

Тот факт, что неквалифицированные рабочие на конвейере могли производить тот же продукт, что и более способные люди, способствовал эгалитарной повестке дня, поскольку создавалось впечатление, что экономический вклад каждого был равным. Предпринимательские навыки и умственные усилия казались менее важными. Оказалось, что волшебство современного производства заключается в самих машинах. Если они и не могли быть разработаны всеми, то, тем не менее, они оказались интеллектуально доступными почти для всех. Это придавало больше правдоподобия вымыслу о том, что неквалифицированный труд "эксплуатируется" владельцами фабрик, которых можно вычеркнуть из уравнения без потерь для кого-либо, кроме них самих. Вот как выражался один из бастующих: "Мы узнали, что можем взять завод. Мы уже знали, как их проводить. Если General Motors не будет осторожна, мы сложим два и два".

Эти особенности промышленных технологий в равной степени привели к созданию профсоюзов, чтобы использовать уязвимость к встряскам, и более крупных правительств, жиревших на высоких налогах, которые могли быть наложены на крупные промышленные объекты.

Это произошло не один и не два раза, а всегда и везде, где укоренилась крупная промышленность. Раз за разом возникали профсоюзы, применявшие насилие, чтобы добиться заработной платы, значительно превышающей рыночный уровень. Им это удалось, потому что промышленные фабрики, как правило, были дорогими, заметными, неподвижными и дорогостоящими. Их едва ли можно было спрятать. Их нельзя было сдвинуть с места. Каждая их остановка означала, что их ошеломляющие затраты переставали амортизироваться.

Все это делало их легкой добычей для вымогательства, и этот факт гораздо более очевиден в истории профсоюзов, чем вам хотелось бы верить с точки зрения господствующей идеологии двадцатого века. Известный экономист Генри Саймонс сформулировал этот вопрос в 1944 году: “Организация труда без широких полномочий по принуждению и запугиванию – это нереальная абстракция. Профсоюзы сейчас имеют такие полномочия; они всегда имели их и всегда будут иметь, пока сохраняются в нынешней форме. Там, где власть мала или ненадежна, она должна осуществляться открыто и широко; большая и неоспоримая, она становится подобной власти правительства, уверенно удерживаемой, уважаемой и редко выставляемой напоказ".

Каким бы точным ни был анализ Саймонса, он ошибся в одном важном моменте. Он предположил, что профсоюзы "всегда будут обладать" тем, что он назвал "большими возможностями принуждения и запугивания". На самом деле, профсоюзы исчезают не только в США и Великобритании, но и в других развитых индустриальных обществах. Причина их угасания, которую упустил Саймонс и которую не понимают даже многие профсоюзные организаторы, заключается в том, что переход к информационному обществу изменил мегаполитические условия в решающей степени, что резко повысило безопасность собственности. Микротехнологии уже начали оказывать подрывное воздействие на вымогательство, поддерживающее государство всеобщего благосостояния, поскольку даже в коммерческой сфере они создают совершенно иные стимулы, чем в индустриальный период.

1. Информационные технологии имеют незначительное содержание природных ресурсов. Преимуществ, присущих местоположению, немного если они вообще есть. Большинство информационных технологий очень портативны. Поскольку информационные технологии могут функционировать независимо от места, они повышают мобильность идей, людей и капитала. General Motors не могла упаковать свои три сборочные линии во Флинте, штат Мичиган, и улететь. Компания по производству программного обеспечения может. Владельцы могут загрузить свои алгоритмы в портативные компьютеры и вылететь следующим самолетом. У таких фирм также есть дополнительный стимул избежать высоких налогов или требований профсоюзов о монопольной заработной плате. Более мелкие фирмы, как правило, имеют больше конкурентов. Если у вас десятки или даже сотни конкурентов, соблазняющих ваших клиентов, вы не можете позволить себе платить политикам или своим сотрудникам намного больше, чем они на самом деле стоят. Если бы вы пытались сделать это в одиночку, ваши затраты были бы выше, чем у конкурентов, и вы бы разорились. Отсутствие значительных операционных преимуществ в данной местности означает, что принудительные организации, такие как правительства и профсоюзы, неизбежно будут иметь меньше рычагов для использования в попытках извлечь некоторые из этих преимуществ для себя.

2. Информационные технологии снижают масштаб предприятия. Это обуславливает меньший размер фирмы, что подразумевает большее количество конкурентов. Усиление конкуренции снижает потенциал для вымогательства за счет увеличения числа объектов, которые необходимо физически контролировать, чтобы поднять заработную плату или налоговые ставки выше конкурентных уровней. Резкое уменьшение среднего размера фирм, чему способствовали информационные технологии, уже привело к сокращению числа лиц, занятых на подчиненных должностях. В Соединенных Штатах, например, по широко распространенным оценкам, в 1996 году до 30 миллионов человек работали в одиночку в своих собственных фирмах. Очевидно, что эти 30 миллионов вряд ли выйдут на забастовку против самих себя. Лишь немногим менее правдоподобно, что дополнительные миллионы людей, работающих в небольших фирмах с небольшим числом сотрудников, попытаются принудить своих работодателей платить зарплату выше рыночной.

В информационную эпоху рабочие, желающие повысить свою зарплату путем вымогательства, будут лишены военного преимущества подавляющего числа, которое делало их более грозными на заводе. Чем меньше людей занято в любой фирме, тем меньше возможностей для анонимного насилия. Только по этой причине десять тысяч рабочих, разделенных между пятью сотнями фирм, будут представлять меньшую угрозу для собственности этих фирм, чем десять тысяч рабочих в одной фирме, даже если соотношение рабочих и владельцев/управляющих будет абсолютно одинаковым.

3. Падение масштабов деятельности предприятий также означает, что усилия по обеспечению заработной платы выше рыночной с меньшей вероятностью получат широкую социальную поддержку, как это было в индустриальный период. Профсоюзы, стремящиеся выбить из работодателей деньги, гораздо чаще оказываются в ситуации работников каналов, железнодорожников и шахтеров девятнадцатого века. Даже если несколько фирм с крупномасштабной экономикой останутся как пережиток индустриальной эпохи, они будут делать это в контексте широко рассредоточенной занятости в малых фирмах. Преобладание малых фирм и мелких фермеров предполагает большую социальную поддержку прав собственности, даже если стремление к перераспределению доходов остается неизменным.

4. Информационные технологии снижают капитальные затраты, что также ведет к росту конкуренции, поскольку способствует развитию предпринимательства и позволяет большему числу людей работать самостоятельно. Более низкие требования к капиталу не только снижают барьеры для входа; они также снижают "барьеры для выхода". Другими словами, они подразумевают, что фирмы, скорее всего, будут иметь меньше активов по отношению к доходу и, следовательно, меньшую способность выдерживать убытки. Они не только будут меньше обращаться к банкам за займами; фирмы в информационную эпоху, скорее всего, также будут иметь меньше физических активов для захвата.

5. Информационные технологии сокращают цикл производства продукции. Это приводит к более быстрому устареванию продукции. Это также приводит к тому, что любые выгоды, которые могут быть достигнуты за счет вымогательства заработной платы выше рыночной, оказываются недолговечными. На высококонкурентных рынках слишком высокая заработная плата может привести к быстрой потере рабочих мест и даже банкротству фирмы. Стремиться к временному повышению заработной платы за счет того, что ваша работа находится под угрозой, все равно что сжигать мебель, чтобы в доме стало на несколько градусов теплее.

6. Информационные технологии не последовательны, а одновременны и рассредоточены. В отличие от конвейера, информационные технологии позволяют одновременно выполнять несколько процессов. Они рассредоточивают деятельность в сетях, позволяя дублировать и заменять тысячи или даже миллионы рабочих станций, которые  находиться в любой точке Земли. Все большее число видов деятельности позволяет людям сотрудничать, никогда не вступая в физический контакт друг с другом. По мере развития виртуальной реальности и видеоконференций тенденция к рассредоточению функций и удаленной работе будет ускоряться. Это эквивалент "тушения" в информационном веке, которое сломило власть средневековых гильдий.

Тот факт, что все меньше и меньше людей будут вместе работать на задымленных заводах, не только лишает рабочих важного преимущества, которым они раньше пользовались в инженерной борьбе с капиталистами; он также делает все более трудным даже отличить от рэкета тот вид вымогательства, который был приемлем на рабочем месте.

До сих пор только лицам, которые работали вместе и были наняты фирмой в общих условиях, разрешалось применять насилие в попытке повысить свои доходы. Но если "рабочее место" не существует как центральное место, а большинство функций распределено между субподрядчиками и удаленными работниками, то мало что позволяет отличить от рэкета их попытки вымогать деньги у своих клиентов или "работодателей". Например, является ли бастующим работник, который требует дополнительные деньги под угрозой заражения компьютеров компании вирусом? Или он – интернет-рэкетир? Является ли он тем или другим, окажется спорным различием. В любом случае реакция фирм, на которые направлены эти меры, скорее всего, будет одинаковой.

Технические решения для борьбы с информационным саботажем, такие как улучшение шифрования и сетевой безопасности, которые отвечают на опасность внешнего хакера, также должны свести на нет возможность недовольного сотрудника или субподрядчика нанести ущерб сторонам, с которыми он регулярно или спорадически имеет дело.

Конечно, можно предположить, что работник или удаленный сотрудник всегда может явиться в офис и провести там более традиционную забастовку. Но в информационную эпоху даже это может быть не так просто, как кажется. Способность информационных технологий преодолевать локальность и рассредоточивать экономические функции означает, что впервые работники и работодатели даже не обязательно должны проживать в одних и тех же юрисдикциях. В данном случае речь идет не о разнице между районами Мейфэр и Пекхэм, а о работодателях на Бермудах и удаленных сотрудниках в Нью-Дели.

Более того, если индийцы увлекутся рассказами о великих забастовках GM в 1936-1937 годах и решат отправиться на Бермуды, чтобы устроить пикет, то по прибытии они могут вообще не найти никакого офиса. Chiat/Day, крупная рекламная компания, уже приступила к демонтажу своей штаб-квартиры. Его сотрудники или субподрядчики поддерживают связь с помощью переадресации и Интернета. Когда возникает необходимость собрать талантливые команды для координации работы над проектами, они арендуют конференц-залы в отелях. По окончании проекта они выселяются.

Тот факт, что микропроцессирование помогает освободить и рассредоточить производственный процесс от фиксированной последовательности сборочного конвейера, значительно уменьшает рычаги влияния, которыми раньше пользовались принудительные институты, такие как профсоюзы и правительства. Если конвейер был похож на железную дорогу в стенах завода, которую можно было легко захватить сидячей забастовкой, то киберпространство – это беспредельное пространство без физических форм. Его нельзя оккупировать силой или удерживать в качестве выкупа. Позиции работников, желающих использовать насилие в качестве рычага для получения более высокого дохода, в информационную эпоху будут гораздо слабее, чем у участников "сидячей забастовки" в General Motors в 1936-1937 годах.

7. Микропроцессирование индивидуализирует работу. Промышленные технологии стандартизируют работу. Каждый, кто использует те же инструменты, получит тот же результат. Микротехнологии начали заменять "глупые" машины более интеллектуальными технологиями, способными обеспечить высокую вариативность производительности. Повышенная вариативность результатов у людей, использующих одни и те же инструменты, имеет глубокие последствия, многие из которых мы рассмотрим в следующих главах.

Одним из наиболее важных является тот факт, что там, где изменяется объем производства, изменяются и доходы. Большая часть стоимости в областях, где навыки различны, как правило, создается небольшим числом людей. Это общая характеристика самых высококонкурентных рынков. Это вполне очевидно, например, в спорте. Многие миллионы молодых людей во всем мире играют в различные виды футбола. Но 99 процентов денег, которые тратятся на просмотр футбольных матчей, платятся за то, чтобы увидеть выступления крошечной доли от общего числа игроков. Точно так же в мире полно начинающих актеров и актрис. Однако лишь относительно небольшое их число становится звездами. Кроме того, ежегодно издаются десятки тысяч книг. Но большая часть роялти выплачивается небольшому числу авторов бестселлеров, которые действительно могут развлечь своих читателей. К сожалению, мы не входим в их число.

Огромные различия в производительности у лиц, использующих одно и то же оборудование, представляют собой еще одно препятствие для вымогательства. Это создает серьезную проблему для переговоров о том, как разделить вознаграждение. Если относительно небольшая часть участников данной деятельности создает большую часть стоимости, то практически математически невозможно, чтобы они оказались в лучшем положении вследствие принудительного результата, который усредняет доходы. Один программист может разработать алгоритм управления роботом, который будет стоить миллионы. Другой, работая с идентичным оборудованием, может написать программу, которая ничего не стоит. Более продуктивный программист вряд ли захочет привязать свои доходы к доходам своего соотечественника, как и Том Клэнси не согласится усреднить свои гонорары за книги с нашими.

Даже ранние этапы информационной революции сделали тот факт, что навыки и умственные способности являются решающими переменными в экономическом производстве, гораздо более очевидным, чем он был в 1975 году. Это уже испарило некогда гордую рационализацию вымогательства капиталистов рабочими, которая преобладала в индустриальный период. Фантазия о том, что неквалифицированный труд действительно создавал ценность, которую, казалось бы, в непропорционально большой доле прикарманивали капиталисты и предприниматели, уже стала анахронизмом. В случае с информационными технологиями эта фантазия даже не является правдоподобной. Когда программист садится писать код, между его мастерством и продуктом существует слишком прямая линия атрибуции, чтобы можно было сильно заблуждаться относительно того, кто несет ответственность. Совершенно очевидно, что неграмотный или полуграмотный человек не сможет запрограммировать компьютер. Поэтому столь же очевидно, что любая ценность программ, составленных другими, не могла быть украдена у него. Вот почему крики об "эксплуатации" рабочих теперь слышны в основном среди дворников.

Информационные технологии делают очевидным тот факт, что проблема, с которой сталкиваются низкоквалифицированные рабочие, заключается не в том, что их производственные способности несправедливо используются в чужих интересах, а скорее в опасении, что они не смогут внести реальный экономический вклад. Как полагает Кевин Келли в книге Out Of Control, "стартап" автомобильной компании информационного века может быть детищем "дюжины людей", которые будут отдавать на аутсорсинг большинство своих деталей, но при этом производить автомобили, более тщательно адаптированные и приспособленные к пожеланиям покупателя, чем все, что еще можно увидеть в Детройте или Токио: "Автомобили, каждый из которых подстраивается под клиента, заказываются сетью клиентов и отгружаются в ту же минуту, когда они готовы". Формы для кузова автомобиля быстро формируются с помощью лазеров, управляемых компьютером, и подаются на дизайн, созданный на основе реакции клиентов и целевого маркетинга. Гибкая линия роботов собирает автомобили. Ремонт и усовершенствование роботов передается на аутсорсинг компании по производству роботов".

"Инструменты с голосом"

Все в большей степени неквалифицированную работу могут выполнять автоматизированные машины, роботы и вычислительные системы, например, цифровые помощники. Когда Аристотель описывал рабов как "инструменты с голосом", он говорил о человеческих существах. В недалеком будущем "инструменты с голосом", подобно джиннам из басен, смогут говорить и выполнять инструкции, и даже справляться со сложными заданиями. Быстрое увеличение вычислительной мощности уже привело к появлению ряда примитивных приложений распознавания голоса, таких как телефоны с громкой связью и компьютеры, выполняющие математические вычисления по устным инструкциям. Компьютеры, преобразующие речь в текст, появились на рынке уже в конце 1996 года, когда мы писали этот труд. По мере совершенствования возможностей распознавания образов компьютеры, соединенные с синтезаторами голоса, будут работать через сети, выполняя многочисленные функции, которые раньше выполняли люди, работавшие телефонистами, секретарями, туристическими агентами, административными помощниками, шахматными чемпионами, обработчиками претензий, композиторами, торговцами облигациями, специалистами по кибервойнам, аналитиками оружия или даже уличными кокетками, отвечающими на тысячу телефонных звонков в день.

Майкл Молдин из Университета Карнеги-Меллон запрограммировал искусственную личность по имени Джулия, которая способна одурачить практически любого человека, с которым она общается в Интернете. Согласно сообщениям в прессе, “Джулия – мудрая дама, которая проживает свою жизнь в ролевой игре в Интернете. Она умная, веселая и любит флиртовать. Она также немного разбирается в хоккее и способна в мгновение ока придумать идеальный саркастический комментарий. Джулия, однако, не леди. Она – бот, искусственный интеллект, существующий только в эфире Интернета". Поразительный прогресс, уже достигнутый в программировании искусственного интеллекта и цифровых слуг, не оставляет сомнений в том, что многие практические применения еще впереди. Это имеет значительные мегаполитические последствия.

Личность как ансамбль

Разработка "инструментов с голосом" для многочисленных приложений создает возможность для рассредоточения человека в нескольких одновременных видах деятельности. Человек больше не будет единичным, а потенциально будет представлять собой совокупность десятков или, возможно, даже тысяч действий, выполняемых с помощью интеллектуальных агентов. Это не только значительно повысит производственные возможности самых талантливых людей, но и сделает суверенного индивидуума потенциально гораздо более грозным в военном отношении, чем он был когда-либо прежде.

Один человек сможет не только явно умножать свою деятельность, используя по сути неограниченное число разумных агентов. Он или она даже сможет действовать после смерти. Впервые человек будет способен выполнять сложные задачи, даже если он биологически мертв. Ни враг на войне, ни преступник больше не смогут полностью уничтожить способность человека отомстить, убив его. Это одна из самых революционных инноваций в логике насилия за всю историю человечества.

Прозрения информационной эпохи

Самые большие изменения в жизни происходят с переменными величинами, за которыми никто не наблюдает. Или, говоря иначе, мы принимаем как должное переменные, которые очень мало менялись на протяжении веков или даже сотен поколений.

На протяжении большей части истории, если не на протяжении всего существования человечества, баланс между защитой и вымогательством колебался в узких пределах, причем вымогательство всегда брало верх. Теперь все изменится. Информационные технологии закладывают основу для фундаментального изменения факторов, определяющих издержки и выгоды от применения насилия. Тот факт, что интеллектуальные агенты будут доступны для расследования и, возможно, возмездия в той или иной форме против тех, кто инициирует насилие, является лишь намеком на эту новую перспективу в защите. Двадцать пять лет назад заявление “Если вы меня убьете, я сниму деньги с ваших банковских счетов и отдам их благотворительным организациям в Непале" было бы не более чем разглагольствованиями чудака. После наступления нового тысячелетия, возможно, это уже не будет так. Окажется ли это практической угрозой, будет определяться факторами времени и места. Но даже если счета потенциального злоумышленника окажутся непробиваемыми, наверняка найдутся другие дорогостоящие злодеяния, которые армия разумных агентов могла бы совершить в отместку за преступление. Подумайте об этом.

Новые альтернативы в защите

Это лишь один из многих способов усиления защиты, открывающихся благодаря технологиям информационного века, большинство из которых направлены на подрыв околомонополии на защиту и вымогательство, которой пользовались правительства в течение последних двух столетий. Даже без новых технологических изысков всегда существовали альтернативные способы защиты, не все из которых, как правило, были монополизированы правительством.

Человек, который чувствует угрозу, может просто убежать. Когда мир был молод и горизонты были открыты, обычно использовался вариант бегства. Когда люди беспокоятся о потерях в результате кражи или вандализма, они могут решить приобрести страховые полисы для возмещения таких рисков.

Проклятия и заклинания, хотя и являются слабыми формами защиты, также спасали жизни и предотвращали акты воровства. Иногда они работают в обществах, где хищники суеверны. Ценности также можно защитить, спрятав их. Когда этот метод применим, он эффективен. Активы могут быть зарыты в земле. Защищены замками. Размещены за высокими стенами. И оснащены сиренами и электронными устройствами контроля. Но спрятать человека и имущество не всегда было практично. При всем многообразии средств защиты, которые использовались исторически, один метод доминировал над всеми остальными – способность ответить на насилие насилием, призвать большую силу, чтобы одолеть любого, кто нападет на вас или украдет ваше имущество. Вопрос в том, куда вы можете обратиться за такой услугой, и как вы можете мотивировать кого-либо рисковать жизнью и конечностями, чтобы помочь вам в борьбе с бандитами, которые могут применить силу против вас. Иногда на призыв откликались близкие родственники.

Иногда племенные и клановые группы выполняли роль неофициальной полиции, реагируя на насилие в отношении любого из своих членов кровной местью. Иногда для защиты от нападения призываются наемники или частные охранники, но они не всегда так полезны, как вам хотелось бы. Новые интеллектуальные агенты информационной эпохи, хотя их деятельность будет в значительной степени ограничена киберпространством, добавляют новую альтернативу. Их верность, в отличие от верности наемников, частных охранников и даже дальних родственников, не подлежит сомнению.

Парадоксы власти

Использование насилия для защиты от насилия чревато парадоксами. В условиях, существовавших до сих пор, любая группа или агентство, которое вы могли бы нанять для успешной защиты своей жизни и богатства от нападения, также обязательно имели бы возможность отобрать и то, и другое. Это недостаток, который не так просто устранить.

Обычно для того, чтобы поставщики экономических услуг не игнорировали пожелания своих клиентов, можно рассчитывать на конкуренцию. Но там, где речь идет о насилии, прямая конкуренция часто приводит к порочным результатам. В прошлом это обычно приводило к росту насилия. Когда вы ищете защиты от насилия, вы, как правило, хотите не увеличить объемы насилия, а снизить их. И снизить их на условиях, не позволяющих грабить клиентов, которые платят за услуги защиты в первую очередь.

"…в то время, когда люди живут без общей власти, которая держала бы их всех в трепете, они находятся в том состоянии, которое называется войной: войной каждого человека против каждого человека, когда люди живут без иной безопасности, кроме той, которую им обеспечивают их собственные силы и их собственные изобретения".
— ТОМАС ГОББС

Монополия и анархия

Вот почему анархия, или "война всех против всех", как описал ее Гоббс, редко была удовлетворительным состоянием дел. Местная конкуренция в применении насилия обычно означает более высокую плату за защиту и меньшую ее эффективность. Время от времени свободомыслящие энтузиасты рынка предполагают, что одних только рыночных механизмов будет достаточно, чтобы обеспечить охрану прав собственности и защиту жизни, без какой-либо необходимости в суверенитете. Некоторые аналитические выкладки были изящны, но факт остается фактом: свободное рыночное обеспечение полицейских и судебных услуг оказалось нежизнеспособным в мегаполитических условиях индустриализма. Только примитивные общества, где поведение в высшей степени стереотипно, а население крошечное и однородное, смогли выжить без правительств, предоставляющих услуги локальной монопольной защиты посредством насилия.

Примеры анархических обществ выше уровня охотничье-собирательского племени немногочисленны и очень стары. Все они относятся к простейшим хозяйствам изолированных фермеров, использующих дождевую воду. Кафиры в домусульманском Афганистане. Некоторые ирландские племена в Темные века. Некоторые индейские группы в Бразилии, Венесуэле и Парагвае. Другие аборигены в разных частях света. Их методы организации защиты без участия государства известны только знатокам крайних случаев. Если вы хотите узнать о них больше, мы предлагаем обратить внимание на труд Пьера Кластра “Общество против государства”. Примитивные группы могли функционировать без отдельной организации, специализирующейся на насилии, только потому, что они были маленькими, закрытыми обществами. И они были изолированы.

Они могли опираться на тесные родственные связи для защиты от большинства насильственных угроз в ограниченном масштабе. Это был единственный вид угроз, с которыми эти примитивные группы могли столкнуться. Когда они столкнулись с более серьезными угрозами, организованными государствами, то были побеждены и подверглись правлению, монополизированному внешними группами. Это происходило снова и снова. Везде, где формировались общества большего масштаба, чем банды и племена, всегда появлялись специалисты по насилию, чтобы грабить излишки, которые могли произвести более мирные люди. Особенно там, где торговые пути приводили разные народы к контакту. Когда технологические условия повышали отдачу от насилия, они обрекали на гибель общества, которые не были организованы так, чтобы направлять значительные ресурсы на ведение войны.

"Какие князья оказывали услуги полиции? Кто из них был рэкетиром или даже грабителем? Грабитель мог стать фактически начальником полиции, как только он упорядочивал свой "захват", адаптировал его к способности платить, защищая свой заповедник от других грабителей, и сохранял свою территориальную монополию достаточно долго, чтобы обычай сделал ее законной".
— ФРЕДЕРИК ЛЕЙН

Правительство как продавец защиты

Как мы уже неоднократно говорили, основная экономическая функция правительства с точки зрения тех, кто платит налоги, заключается в обеспечении защиты жизни и имущества. Однако правительство часто действует подобно организованной преступности, извлекая ресурсы из людей, находящихся в сфере его деятельности, в качестве дани или грабежа.

Правительство – это не только служба защиты, но и рэкет. Хотя правительство обеспечивает защиту от насилия, исходящего от других, оно, подобно рэкету, также взимает плату с клиентов за защиту от вреда, который в противном случае навязало бы само. Первое действие – это экономическая услуга. Второе – это рэкет. На практике различие между этими двумя формами "защиты" может быть трудно провести. Правительства, как отметил Чарльз Тилли, возможно, лучше всего понимать как "наши крупнейшие примеры организованной преступности".

Деятельность даже самого лучшего правительства обычно включала в себя некоторую смесь экономической услуги по защите в сочетании с вымогательством. Исторически сложилось так, что обе цели могут быть оптимизированы, если правительство может установить околомонополию на принуждение на территориях, где оно действует. В тех случаях, когда одна вооруженная группа могла доминировать в применении насилия, качество услуг по защите, которые она могла предоставить, обычно намного превосходило то, что можно было получить от одного из нескольких конкурирующих агентств по защите, брошенных в бой за одну и ту же территорию.

Естественная монополия на землю

Достижение местной монополии на принуждение не только позволило правительству более эффективно защищать своих потенциальных клиентов от насилия, инициированного другими; это также значительно сократило операционные расходы правительства. По словам Лейна, "индустрия, использующая насилие и контролирующая насилие, была естественной монополией, по крайней мере, на землю. В территориальных пределах оказываемая ими услуга может быть произведена гораздо дешевле за счет монополии". Таким образом, "монополия на применение силы на сопредельной территории позволяла предприятию, производящему защиту, улучшить свой продукт и снизить затраты". Такая управляющая организация могла предложить больше защиты при меньших затратах, если бы ей не приходилось вести непрекращающиеся военные действия, чтобы отбиться от конкурентных групп, стремящихся получить плату за защиту своих клиентов.

Монополия и грабеж

Степень местной монополии на принуждение напрямую влияет на то, будет ли у будущего правительства больше стимулов защищать людей, находящихся в его власти, или грабить их. Там, где противоборствующие группы ведут борьбу и маневрируют в условиях нестабильного равновесия, стимулы для применения хищнического насилия возрастают. Грабеж становится более привлекательным. Поскольку власть менее стабильна, а местная монополия на принуждение менее надежна, временные горизонты тех, кто имеет возможность применять насилие, сокращаются. “Царь горы" может стоять на такой скользкой дорожке, что ему не удастся продержаться достаточно долго, чтобы получить долю существенных выгод, которые в конечном итоге являются результатом сдерживания насилия.

Когда это так, мало что может помешать командующим тем, что называется правительством, использовать свою власть для террора и грабежа общества.

Логика силы, таким образом, говорит о том, что чем больше конкурирующих вооруженных групп действует на какой-либо территории, тем выше вероятность того, что они прибегнут к хищническому насилию. Без единой подавляющей силы, способной удерживать внешнее насилие, оно имеет тенденцию к разрастанию, а многие достижения экономического и социального сотрудничества уходят в небытие.

Потенциальный ущерб от получения  насилием полной свободы действий в условиях анархии, демонстрирует судьба Китая при военачальниках в 1920-х годах. Эту историю мы пересказывали в Великой расплате. Конкурирующие военачальники наносили огромный ущерб в тех областях, где не было единой, подавляющей силы, способной держать их в узде.

Подобные истории, иллюстрирующие аналогичный тезис, были показаны миру в живом цвете съемочными группами CNN, отважившимися посетить улицы Могадишо, Сомали. Вооруженные силы сомалийских полевых командиров, боевые пикапы, прозванные "техничками", принесли анархию в эту опечаленную страну до того, как Соединенные Штаты провели масштабную военную интервенцию для их сдерживания. Когда командная мощь американских войск была выведена, технички снова взялись за оружие, и анархия возобновилась. Репортаж в газете "Вашингтон пост" гласил: “[П]икапы, оснащенные зенитными орудиями, снова бороздят пыльные, заваленные щебнем улицы. Вернулись и развязного вида молодые люди в футболках и с автоматами Калашникова за плечами, вымогающие на импровизированных блокпостах деньги у проезжающих машин и автобусов”.

Один из районов, контролируемый ополченцами, настолько хорошо вооружен, что местные жители называют его "Боснией-Герцеговиной". Путешествие по убогим улицам этого города сегодня поразительно напоминает дни 1992 года, когда хаотичная война между соперничающими ополчениями повергла Сомали в анархию и голод, что вызвало военную интервенцию под руководством США. И снова, чтобы проехать через Могадишо, путешественники должны нанять машину вооруженных бандитов, надеясь, что они обеспечат защиту за сто баксов в день с учетом перерыва на обед.

Примеры Сомали, Руанды и других стран, которые вы скоро увидите по телевидению, являются техническим доказательством того, что насильственная конкуренция за контроль над территорией не дает таких же сиюминутных экономических выгод, как другие формы конкуренции. Наоборот. Бродячие бандиты и мародеры, конкурирующие в условиях анархии, лишены даже слабых стимулов для защиты производственной деятельности, которые иногда смягчают даже тяжелую руку диктаторов, когда их правление надежно.

"Общество того, что мы называем современной эпохой, характеризуется, прежде всего на Западе, определенным уровнем монополизации. Свободное использование военного оружия отнимается у индивида и закрепляется за центральной властью любого рода, и точно так же налогообложение собственности или доходов индивидов сосредоточено в руках центральной социальной власти. Финансовые средства, поступающие в казну этой центральной власти, поддерживают ее монополию на военную силу, которая, в свою очередь, поддерживает монополию на налогообложение. Ни одна из них не имеет приоритета над другой; это две стороны одной и той же монополии. Если исчезает одна, то за ней автоматически следует другая; власть монополии иногда может быть поколеблена сильнее с одной стороны, чем с другой".
— НОРБЕРТ ЭЛИАС

ЭВОЛЮЦИЯ ЗАЩИТЫ

Лейн разработал аргумент, который мы незаконно присвоили в своих целях, представляя, как может развиваться информационная эпоха. Он утверждал, что историю западных экономик со времен Темных веков можно интерпретировать с точки зрения четырех этапов конкуренции и монополии в организации насилия. Хотя Лейн почти ничего не говорит о мегаполитических факторах, которые, по нашему мнению, влияют на масштабы деятельности правительств, его исследование экономики насилия близко совпадает с аргументами, которые мы изложили в книгах Кровь на улицах и Великая расплата; а также в других частях этого труда.

Мы уже проанализировали некоторые мегаполитические факторы, сыгравшие свою роль в эволюции западного общества после падения Рима. Лейн также изучил этот период, сосредоточившись на экономических последствиях этого соревнования за монополизацию насилия. Он выделил четыре важных этапа в функционировании экономик за последние тысячи лет, каждый из которых включает в себя различные фазы в организации насилия.*

Темные века

Первый этап – это этап "анархии и грабежа", который ознаменовал феодальную революцию тысячелетней давности. Хотя Лейн не указывает даты для любого из своих суммарных периодов, арифметика довольно четко определяет границы его первого периода, а его описание стадии "анархии и грабежа", кажется, соответствует условиям во время перехода от Темных веков, когда применение насилия было "высоко конкурентным, даже на суше". Он не говорит почему, но когда насилие "высококонкурентно", это обычно означает, что существуют значительные препятствия для проецирования власти на любое расстояние. В военном плане оборона преобладает над наступлением.

По причинам, которые мы объяснили в третьей главе, этот этап "анархии и грабежа" совпал с падением производительности сельского хозяйства из-за неблагоприятных климатических изменений. Поскольку в то время технология давала мало эффективных масштабных экономик, которые могли бы помочь в обеспечении монополии на насилие, конкуренция между потенциальными правителями была широко распространена. Экономическая активность была задушена.

Слабость экономики усугубляла проблему установления стабильного порядка. Создание местной монополии на насилие влекло за собой слишком высокие затраты на военную деятельность в соотношении с мизерной стоимостью экономического оборота. Не имея возможности обеспечить эффективную монополию на экономически выгодной территории, вооруженные рыцари на конях терроризировали и грабили своих клиентов, не предоставляя им практически никакой "защиты".

Феодализм

"Второй этап начинается, когда создаются небольшие региональные или провинциальные монополии. Затем сельскохозяйственное производство возрастает, и большую часть излишков собирают недавно созданные монополисты насилия".

Тем не менее, на этом втором этапе, который мы отождествляем с ранним Средневековьем, излишки относительно мизерны. Экономический рост сдерживается отсутствием преимуществ масштаба в организации насилия, что поддерживает высокие военные расходы на принуждение местных монополий. Но пока расходы остаются высокими, цена, которую мини-государства могут взимать за защиту, растет, поскольку в условиях ограниченной анархии экономическая активность расширяется.

********* Обратите внимание, что четыре стадии конкуренции и монополии в применении насилия, описанные Лейном, отличаются от четырех выделяемых нами стадий в организации экономической жизни, а именно: нагул, земледелие, индустриализм и информационная эпоха.*********

На поздней стадии второго этапа многие даньщики привлекают клиентов специальными предложениями для сельскохозяйственных и коммерческих предприятий. "Они предлагают защиту по низким ценам для тех, кто будет возделывать новые земли и специальные полицейские услуги для поощрения торговли, подобные тем, которые графы Шампани организуют для купцов, приезжающих на их ярмарки".

Другими словами, когда им удавалось установить контроль над территорией, достаточный для ведения убедительных переговоров, местные военачальники поступали так, как поступают местные торговцы, когда им нужно увеличить долю рынка: они делали скидки на свои услуги, чтобы привлечь клиентов. Впоследствии военачальники использовали дополнительные ресурсы от дополнительной экономической деятельности для консолидации своего контроля над большими территориями. После того, как этот контроль был прочно установлен, они начали получать от монополии больше преимуществ. Их военные расходы на охрану порядка, как правило, снижались, и они также могли повышать цены, не беспокоясь о том, что это сделает их услуги менее привлекательными для клиентов.

На этом сложном этапе истории Запада те, кто применяет насилие – средневековые лорды и монархи – забирают большую часть излишков, превышающих прожиточный минимум. Здесь мало торговцев. Наиболее успешными становятся те, кто лучше всего умеет уклоняться от уплаты налогов, сборов и других расходов, налагаемых теми, кто требует деньги за "услуги по защите".

Раннемодернистский период

Третья стадия достигается, когда купцы и землевладельцы, не являющиеся специалистами по насилию, "получают больше излишков экономики, чем владельцы вотчин и монархи … На этом третьем этапе, предприятия, специализирующиеся на применении насилия, получают меньшую часть прибавочной стоимости, чем предприятия, покупающие защиту у правительств". Поскольку успешные купцы чаще реинвестируют свою прибыль, чем потребляют ее, более высокая прибыль купцов на этом этапе истории привела к самоподкрепляющемуся росту.

Эпоха фабрик

Лейн отождествляет переход от третьего этапа к четвертому с появлением технологических и промышленных инноваций как более важных факторов получения прибыли, чем снижение затрат на защиту. Под этим Лейн, по-видимому, подразумевает период с 1750 года.

С этого времени характер технологий стал играть явно доминирующую роль в процветании регионов. Если взять крайний случай, то даже районы, где вообще не существовало правительства, как это было, например, в некоторых частях Новой Зеландии до 1840 года, вряд ли стали бы очень процветающими только потому, что они не платили налогов. На том этапе истории инновации в промышленных технологиях были важнее для получения прибыли, чем любая экономия, которую можно было получить за счет снижения затрат на защиту, даже до нуля. По мере роста масштабов государственного управления кредитные и финансовые механизмы, первоначально созданные правительствами для привлечения ресурсов на военные операции, стали доступны для финансирования коммерческих предприятий большего масштаба.

Хотя Лейн не говорит об этом, концентрация технологических преимуществ в определенной местности снижала конкуренцию между юрисдикциями и позволяла "предприятиям, специализирующимся на применении насилия", или правительствам, устанавливать более высокие цены. Когда существует большой технологический разрыв между конкурентами в разных юрисдикциях, как это было в индустриальную эпоху, предприниматели в юрисдикциях с лучшими технологиями, как правило, зарабатывают больше денег, даже если им приходится платить более высокие налоги и другие расходы своим правительствам.

Грабь награбленное с улыбкой

Правительства в индустриальную эпоху пользовались восхитительной монополией на эксплуатацию. Их фактические затраты на обеспечение защиты жизни и конечностей были ничтожно малы по сравнению с ценами (налогами), которые они взимали.

Однако они действительно находились в сфере, где конкуренция была настолько извращенной, что они могли заниматься грабежом в гораздо больших объемах, чем защитой, и этот факт оставался практически незамеченным. Это был редкий момент в истории.

Недостатки анархии в мегаполитических условиях индустриализма делали конкуренцию в сфере охранных услуг на одной территории технологически невозможной. Единственный способ добиться эффективной защиты в этих условиях – это расширить возможности применения насилия. Поэтому было мало пользы от попыток лучше разграничить ту часть налогов, которая шла, по словам Лейна, "как плата за оказанную услугу", и "другую часть, которую так и тянет назвать грабежом". Различие, безусловно, было достаточно реальным. Но так как в любом случае приходилось платить налоги, их полное освоение не давало ничего хорошего, кроме удовлетворения болезненного любопытства. Как сказал Лейн, неважно, какая часть налогов была грабежом, налоги были ценой, которую нужно было заплатить, "чтобы избежать более серьезных потерь".

Рост доходов в условиях индустриализма

Отчасти эта дилемма была терпимой в течение последних двух веков господства национального государства, поскольку доходы населения резко росли, особенно в тех юрисдикциях, где в основном развивалась промышленность. Те, кто управляет правительствами стран ОЭСР, почти каждый год забирали себе больший процент доходов.

Но рост грабежей, тем не менее, сопровождался гораздо большим процветанием и большим неравенством богатства с остальным миром. В таких условиях возражения против резкого роста налогообложения были неизбежно маргинальными и недостаточными, чтобы отклонить события от их логического развития. Действительно, по причинам, изложенным в предыдущих главах, военное выживание индустриального национального государства в значительной степени зависело от того, что невозможно было установить эффективные ограничения на его претензии на ресурсы своих граждан.

В каждом промышленном государстве политика развивалась примерно в одном и том же направлении. На пике индустриализма после Второй мировой войны ставка предельного подоходного налога достигала 90 процентов и выше. Это было гораздо более агрессивное утверждение права государства на добычу ресурсов, чем это было свойственно даже восточным деспотам ранних гидравлических цивилизаций. Однако промышленная версия грабежа следовала своей собственной логике. Во многом это определялось характером промышленных технологий в первой половине двадцатого века, о которых мы рассказывали ранее.

Эта технология сделала практически неизбежным изъятие и перераспределение государством значительной части доходов, причем большая часть бремени грабежа ложилась на небольшой сегмент капиталистов. Большинство промышленных процессов в значительной степени зависят от природных ресурсов и поэтому привязаны к местам их расположения. Сталелитейный завод, шахта или порт могут быть перенесены только с огромными затратами или вообще не могут быть перенесены. Поэтому такие объекты являются стационарными объектами, которые можно легко обложить налогом. В течение этого столетия резко возросли налоги на имущество, корпоративные налоги и налог на добычу полезных ископаемых. Та же участь постигла  и подоходные налоги – сначала на капиталистов, но в конечном итоге на самих рабочих. Появление крупномасштабной промышленной занятости сделало практичным введение подоходного налога на широкой основе. Заработная плата может быть конфискована у источника, при этом налоговые органы координируют взыскания с бухгалтериями промышленных компаний. Сегодня мы воспринимаем это как должное, но сбор подоходного налога у ворот фабрики был гораздо более простой задачей, чем веерное распространение по сельской местности для выжимания части прибыли из миллионов независимых ремесленников и фермеров.

Одним словом, промышленные технологии сделали налогообложение более рутинизированным, более предсказуемым и менее опасным для личности, чем налогообложение во многие более ранние периоды. Тем не менее, оно извлекало больший процент ресурсов общества, чем любая предшествующая форма суверенитета.

Что защищать?

Тот факт, что общество могло стать богаче, в то время как общий процент поглощаемого налогами дохода значительно вырос, заставляет задуматься о характере защиты, которую правительства предоставляли промышленным экономикам. Что они защищали? Наш ответ: прежде всего промышленные установки с высокими капитальными затратами и значительной уязвимостью к атакам. Присутствие крупных промышленных фирм было бы невозможно в условиях беспорядка и более жесткой конкуренции, даже если бы результатом конкуренции стало сокращение общей доли производства, занимаемой государством.

Именно поэтому капиталоемкие операции нерентабельны в американских трущобах, а также в обществах третьего мира, где насилие носит эндемический характер. Индустриальное общество в целом смогло развиваться благодаря установлению и поддержанию определенного порядка. Предприятия подвергались регулярным, предсказуемым встряскам, а не беспорядочному насилию.

Даже во времена расцвета индустриализма всегда было преувеличением говорить о том, что правительство пользуется "монополией на силу". Все правительства пытаются сохранить такую монополию, но, как мы видели, работники промышленных корпораций обычно находили возможность применять насилие против своих работодателей. До тех пор, пока население имеет доступ к любому оружию, или пока беспорядочная толпа сохраняет физическую возможность перевернуть автобус или забросать полицию камнями, те, кто контролирует правительство, не монополизируют силу в полной мере. Они просто контролируют доминирующую силу, доминирующую до такой степени, что для большинства людей становится экономически не выгодно конкурировать с ними в существующих условиях.

Информационная эпоха

Информационная эпоха вводит пятый этап в эволюцию конкуренции в применении насилия на Западе. Этот этап не был предусмотрен Лейном. Эта пятая фаза включает в себя конкуренцию в киберпространстве – арене, не подлежащей монополизации ни одним "предприятием, применяющим насилие". Оно не подлежит монополизации, потому что не является территорией.

Хотя аргументация Лейна включает в себя традиционные послевоенные предположения о неизбежности национального государства, он признал момент, который будет более важным для понимания будущего, чем это могло показаться сорок или пятьдесят лет назад. Дело в том, что правительства никогда не устанавливали стабильную монополию на принуждение в открытом море. Подумайте об этом. Там никогда не действовали исключительно правительственные законы. Этот вопрос чрезвычайно важен для понимания того, как будет развиваться организация насилия и защиты по мере миграции экономики в киберпространство, которое вообще не имеет физической формы. По тем же причинам, которые отметил Лейн, заметив, что ни одно правительство никогда не смогло монополизировать насилие на море, еще менее вероятно, что правительство сможет успешно монополизировать бескрайнее царство без физических границ.

КОНКУРЕНЦИЯ БЕЗ АНАРХИИ

В прошлом, когда условия не позволяли какому-либо одному субъекту, применяющему насилие, установить монополию, результатом были анархия и грабеж. Однако информационная эпоха коренным образом изменила технологические условия, в которых организуется насилие. В отличие от прошлого, когда невозможность монополизировать защиту в регионе означала более высокие военные затраты и более низкую экономическую отдачу, тот факт, что правительства не могут монополизировать киберпространство, фактически подразумевает более низкие военные затраты и более высокую экономическую отдачу.

Это связано с тем, что информационные технологии создают новое измерение в защите. Впервые в истории информационные технологии позволяют создавать и защищать активы, которые находятся полностью за пределами территориальной монополии любого отдельного правительства на насилие.

"Страны, в которых единицы политической власти и управления многочисленны и в которых нет центрального, стабильного, неоспоримого контролирующего источника юрисдикции и власти, должны разрабатывать свои собственные рабочие решения для преодоления проблем, возникающих на таких границах."
— РИС ДЭВИС

Аналогия с границей

Киберпространство в одном смысле является эквивалентом технологически защищенного маркового региона, подобного тому, что существовал в пограничных районах в Средние века. В прошлом, когда власть лордов и королей была слабой, а притязания одного или нескольких пересекались на границе, существовало нечто похожее на конкурентное управление. Изучение того, как функционировали марки, может дать представление о том, как законы марковых регионов или нечто им подобное могут перекочевать в киберпространство.

Андорра сохранилась как своего рода окаменевший походный регион между Францией и Испанией, артефакт мегаполитических условий, которые не позволяли ни одному из королевств доминировать над другим на этой холодной и почти недоступной территории площадью 190 квадратных миль в Пиренеях. В 1278 году было заключено соглашение о разделе сюзеренитета над Андоррой между местными французскими и испанскими феодалами, французским графом Фуа и испанским епископом Ургеля. Каждый из них назначал одного из двух "викьеров", которые скупо осуществляли минимальные полномочия правительства Андорры, в основном командуя крошечным андоррским ополчением, которое сейчас является полицией.

Роль графа давно вытеснена историей. Сейчас его заменяет французское правительство из Парижа. Среди его обязанностей – принимать половину ежегодной дани, которую выплачивает Андорра, – сумму, меньшую, чем месячная арендная плата за квартиру в бараке. Епископ Ургеля продолжает получать свою долю дани, как и его предшественники в средние века.

Как подразумевает дань разделения, в Андорре было два источника "надзорной юрисдикции и власти", а не один. Апелляции по гражданским искам Андорры традиционно подавались либо в Епископальную коллегию Уржеля, либо в Кассационный суд в Париже.

Следствием двусмысленной позиции Андорры стало то, что почти никаких законов не было принято. В Андорре уже более семисот лет существует исчезающе малое правительство и отсутствуют налоги. Сегодня это делает ее все более привлекательной в качестве налогового убежища. Но еще несколько поколений назад Андорра была известна своей бедностью. Некогда страна была покрыта лесом, который был вырублен в течение столетий жителями, пытавшимися согреться в суровые зимы. С ноября по апрель каждого года Андорра погребена под снегами. Даже летом в Андорре настолько холодно, что сельскохозяйственные культуры растут только на южных склонах. Наше описание может показаться вам непривлекательным, но в этом и заключается секрет успеха Андорры. Андорра выжила как феодальный анклав в эпоху национального государства, потому что она была удаленной и бедной.

В свое время существовало множество средневековых пограничных или марковых регионов, где суверенитеты смешивались друг с другом. Эти насильственные рубежи сохраняются на протяжении десятилетий или даже столетий в приграничных районах Европы. Большинство из них были бедными. Марки существовали между областями кельтского и английского контроля в Ирландии; между Уэльсом и Англией, Шотландией и Англией, Италией и Францией, Францией и Испанией, Германией и славянскими границами Центральной Европы, а также между христианскими королевствами Испании и исламским королевством Гранада. В таких регионах развивались отдельные институциональные и правовые формы, которые мы, вероятно, снова увидим в следующем тысячелетии. Из-за конкурентной позиции двух властей, каждая из которых была слабой, правители иногда даже приглашали добровольцев из числа своих подданных поселиться в приграничных регионах, чтобы увеличить сферу влияния своей власти. Почти как само собой разумеющееся, подданных заманивали поселиться в марке, свободной от налогов. Учитывая тонкую грань, на которой они конкурировали, если один из авторитетов на марке попытается ввести налоги, он усложнит жизнь своим последователям, а также даст каждому повод присоединиться к его конкуренту. Поэтому у жителей марки обычно был выбор при принятии решения о том, чьим законам подчиняться. Этот выбор был основан на слабости конкурирующих властей; он не был идеологическим жестом.

Тем не менее, возникли практические трудности, которые необходимо было решить.

При феодализме помещики, владевшие собственностью по обе стороны номинальной границы, сталкивались с серьезным конфликтом обязанностей. Например, лорд на границе Шотландии и Англии, владевший имуществом в обоих королевствах, теоретически мог быть обязан нести военную службу в обоих королевствах в случае войны. Чтобы разрешить это противоречивое обязательство, почти каждый человек в феодальной иерархии мог выбирать, чьим законам подчиняться, посредством юридического процесса, называемого "клятвой".

Информационные технологии создадут эквивалентные возможности для конкурентного выбора в домицилированных видах экономической деятельности, но с важными различиями. Во-первых, в отличие от средневековых пограничных обществ, киберпространство, вероятно, со временем станет богатейшей экономической сферой. Поэтому она будет иметь тенденцию к расширению, а не к сокращению границы. Мало кто из жителей основных регионов средневекового общества захотел бы переселиться на границу без сильных побуждений, часто включающих религиозные императивы, поскольку эти регионы, как правило, были жестокими и бедными. Поэтому они не действовали как магнит, притягивающий ресурсы из-под контроля властей. Киберпространство будет таким магнитом.

Во-вторых, новый рубеж не будет дуополией, что располагает к сговору между двумя властями для достижения компромисса касательно их пограничных претензий. Такие компромиссы, как правило, не были эффективными в средневековый период по двум причинам: между соперничающими властями часто существовал резкий культурный разрыв; и, что более важно, у них не было физической возможности навязать урегулирование путем переговоров, не имея достаточной военной силы на местах. В эпоху национального государства, когда национальные власти действительно стали использовать достаточную военную силу для навязывания решений, большинство марковых регионов и размытых границ исчезли. Исправление границ стало нормой. Это решение является стабильным, если дуополисты насилия сталкиваются с перспективой разделения своей власти над сопредельными регионами. Но конкуренция в домицилировании транзакций в киберэкономике будет происходить не между двумя органами, а между сотнями органов по всему миру.

Создание эффективного картеля для поддержания высоких налоговых ставок будет практически невозможно для территориальных государств. Это будет верно по той же причине, по которой сговор с целью получения монопольных цен на рынках с сотнями конкурентов не работает.

В качестве доказательства можно привести действия Сейшельских островов, крошечной страны в Индийском океане, по принятию нового закона об инвестициях, который представители правительства США описывают как закон "Добро пожаловать, преступники". Согласно закону, каждому, кто инвестирует 10 миллионов долларов в Сейшельские острова, будет не только гарантирована защита от экстрадиции, но и выдан дипломатический паспорт. Однако, вопреки утверждениям правительства США, предполагаемыми бенефициарами являются не наркоторговцы, которые в любом случае находятся под защитой более важных правительств, а независимые предприниматели, которые оказались политически некорректными. Первый потенциальный бенефициар сейшельского закона – белый южноафриканец, который разбогател, обойдя экономические санкции против бывшего режима апартеида. Теперь ему грозит экономическое возмездие со стороны нового правительства ЮАР, и он готов платить Сейшельским островам за защиту.

Какими бы ни были достоинства каждого конкретного случая, этот пример показывает, почему попытки правительств сохранить картель для защиты на местах обречены на провал. В отличие от средневековой границы, где конкуренция была только между двумя властями, граница в киберкоммерции будет проходить между сотнями юрисдикций, и их число может быстро увеличиться до тысяч.

В эпоху виртуальных корпораций физические лица будут выбирать место жительства для своей доходной деятельности в той юрисдикции, которая предоставляет наилучшие услуги по наименьшей цене. Другими словами, суверенитет будет коммерциализирован. В отличие от средневековых пограничных обществ, которые в большинстве случаев были бедными и жестокими, киберпространство не будет ни тем, ни другим. Конкуренция, в которую информационные технологии вовлекают правительства, – это не военная конкуренция, а конкуренция в качестве и цене экономической услуги – подлинной защиты. Короче говоря, правительства будут обязаны давать клиентам то, чего хотят последние.

Уменьшение полезности насилия

Это, конечно, не означает, что правительства откажутся от применения насилия. Ни в коем случае. Скорее, мы говорим о том, что насилие теряет значительную часть своих рычагов. Одной из возможных реакций со стороны правительств может быть усиление применения насилия в местных условиях в попытке компенсировать снижение его глобального значения. Однако, что бы ни делали правительства, они не смогут насытить киберпространство насилием в той мере, в которой они насыщали насилием территории, которые они монополизировали в современном мире. Сколько бы правительств ни пыталось войти в киберпространство, они будут не более успешны или могущественны в этой сфере, чем кто-либо другой.

Как ни странно, попытки национальных государств вести "информационные войны", чтобы доминировать или препятствовать доступу к киберпространству, вероятно, только ускорят их собственную гибель. Тенденция к децентрализации больших систем уже сильна из-за падения эффекта масштаба и растущих затрат на удержание разрозненных социальных групп вместе. Ирония информационных войн заключается в том, что они вполне могут нанести больший удар по хрупким системам, оставшимся от индустриального века, чем по самой зарождающейся информационной экономике.

Пока основные информационные технологии продолжают функционировать, киберкоммерция может развиваться параллельно с информационной войной так, как это никогда не произойдет в территориальной войне.

Вы не можете себе представить миллионы коммерческих операций, происходящих на фронте во время одной из войн двадцатого века. Однако виртуальные войны не исчерпывают возможности киберпространства по размещению многочисленных видов деятельности. А поскольку виртуальной реальности не существует, опасность близости будет невелика, и почти нет опасности быть пораженным взрывающимися виртуальными осколками.

Уязвимость крупномасштабных систем

Опасности информационной войны будут в основном угрожать крупномасштабным промышленным системам, которые работают с централизованным командованием и контролем.

Военные власти США и других ведущих стран мира планируют и опасаются актов информационного саботажа, которые могут иметь серьезные последствия в виде вывода из строя крупных систем. Акт кибервойны может привести к отключению телефонной коммутационной станции, нарушению управления воздушным движением или саботажу насосной системы, регулирующей подачу воды в город. Запрограммированный вирус может даже отключить обычные или ядерные генераторы, обесточив сегменты электрической сети. Так называемые логические бомбы могут уничтожить огромное количество информации, наиболее чувствительная из которой находится в центральных системах управления уязвимыми крупномасштабными системами, унаследованными от индустриальной эпохи. Если не произойдет массового и всеобъемлющего уничтожения всех информационных технологий, что буквально остановит мировую экономику, киберкоммерция и виртуальная реальность останутся вне возможностей любого правительства подавить, а тем более монополизировать их.

Даже один из серьезных недостатков информационных технологий – очевидная уязвимость систем хранения информации к распаду и разрушению – был в значительной степени устранен новыми технологиями архивирования. Новая система под названием "Память с высокой плотностью чтения", или "HD-ROM", использует ионную мельницу, подобную тем, которые используются в системах автоматизированного производства для создания архивов в вакууме. В настоящее время емкость накопителей достигает 25 000 мегабайт на квадратный дюйм. В отличие от более ранних систем, которые были уязвимы к раннему распаду и разрушению от ударов, данные, хранящиеся на HD-ROM, обещают быть актуальными в течение всего времени. Один из разработчиков HD-ROM, Брюс Ламартин, говорит: "Он практически не подвержен разрушительному воздействию времени, тепловых и механических ударов или электромагнитных полей, которые так разрушительны для других носителей информации". Даже взрыв ядерных террористов не обязательно перетасует или уничтожит жизненно важную информацию, например, коды цифровых денег, от которых зависит бесперебойное функционирование киберэкономики.

"Современные армии настолько зависимы от информации, что их можно ослепить и оглушить, чтобы добиться победы без ведения боевых действий в привычном смысле этого слова".
— (Отстав.) полк. армии США АЛАН КАМПЕН

СВЕРХДЕРЖАВЫ ВИРТУАЛЬНОЙ ВОЙНЫ

Предположения о национальном государстве, ведущем войну, будут иметь все меньше и меньше мегаполитического смысла по мере роста важности информации в военных действиях. Поскольку киберпространство не имеет физической формы, оно не является сферой, в которой величины, как мы знаем их в физическом мире, имеют какое-либо определяющее значение. Не имеет значения, сколько программистов участвовало в создании последовательности команд. Важно лишь то, функционирует ли программа. В киберпространстве суверенная личность может иметь такое же значение, как и национальное государство с местом в ООН, собственным флагом и армией. С чисто экономической точки зрения, некоторые Суверенные личности уже получают инвестиционные доходы в сотни миллионов в год – суммы, которые превышают дискреционные расходы некоторых обанкротившихся национальных государств.

Но это еще не все. С точки зрения виртуальной войны, ведущейся с помощью манипулирования информацией, некоторые люди могут быть столь же велики или даже более велики, чем многие государства мира. Один причудливый гений, работающий с цифровыми слугами, теоретически может добиться такого же эффекта в кибервойне, как и национальное государство. Билл Гейтс, конечно, мог бы.

В этом смысле эпоха суверенной личности – это не просто лозунг. Хакер или небольшая группа математиков, не говоря уже о такой компании, как Microsoft, или почти любой компании по производству компьютерного программного обеспечения, в принципе, могут сделать все или почти все из того, что имеет в рукаве оперативная группа Пентагона по кибервойне. В Кремниевой долине и за ее пределами есть сотни фирм, которые уже обладают большими возможностями для ведения кибервойны, чем 90 процентов существующих национальных государств.

Презумпция, что правительства будут продолжать монополизировать жизнь на местах, когда со всех сторон открываются альтернативные пути защиты, является анахронизмом. Гораздо более вероятный исход заключается в том, что национальные государства придется перенастроить, чтобы уменьшить их уязвимость перед компьютерными вирусами, логическими бомбами, зараженными проводами и программами-ловушками, за которыми может следить Агентство национальной безопасности США или какой-нибудь хакер-подросток.

Мегаполитическая логика киберпространства предполагает, что центральные системы командования и контроля, которые в настоящее время доминируют в крупномасштабной мировой инфраструктуре, должны быть заменены мультицентрическими моделями безопасности с распределенными возможностями, чтобы их нельзя было легко захватить или заблокировать компьютерным вирусом. Новые типы программного обеспечения, известные как агорические открытые системы, придут на смену командно-контрольному программному обеспечению, унаследованному от индустриальной эпохи. Это старое программное обеспечение распределяло вычислительные мощности в соответствии с жесткими приоритетами примерно так же, как центральные планировщики Госплана в бывшем Советском Союзе распределяли товары по вагонам в соответствии с жесткими правилами. Новые системы управляются алгоритмами, которые насмехаются над рыночными механизмами, более эффективно распределяя ресурсы с помощью внутреннего процесса торгов, который имитирует конкурентные процессы в мозге. Вместо гигантских компьютерных монополий, выполняющих важные командно-контрольные функции, системы, процветающие в новом тысячелетии будут децентрализованы.

Нет лучшего примера превосходной устойчивости распределенных сетей по сравнению с командно-контрольными системами, чем тот, который привела компания Digital Equipment в своей исследовательской лаборатории в Пало-Альто. Инженер открыл дверь в шкаф, в котором находилась собственная компьютерная сеть компании. Как рассказал Кевин Келли, инженер резко "выдернул кабель из его внутренностей. Сеть обошла брешь и ничуть не пострадала". Информационная эпоха не только будет способствовать конкуренции без анархии в киберпространстве; она неизбежно приведет к перестройке важных систем, оставшихся от индустриализма. Такая реконфигурация необходима, чтобы сделать их менее уязвимыми к злоупотреблениям, которые могут исходить от кого угодно и откуда угодно. Подобно тому, как индустриальная эпоха неизбежно привела к реконфигурации институтов, оставшихся от средневекового периода, таких как школы и университеты, так и оставшиеся институты индустриальной эпохи, вероятно, будут преобразовываться в миниатюрную форму, отражая логику микротехнологий.

Необходимость защиты от бандитов на информационной супермагистрали потребует повсеместного внедрения алгоритмов шифрования с открытым и закрытым ключами. Они уже позволяют любому пользователю персонального компьютера зашифровать любое сообщение более надежно, чем Пентагон мог запечатать свои коды запуска всего лишь поколение назад.

Эти мощные, не поддающиеся взлому формы шифрования будут необходимы для защиты финансовых операций от хакеров и воров.

Они будут необходимы и по другой причине. Частные финансовые учреждения и центральные банки перейдут на не поддающиеся взлому алгоритмы шифрования, когда поймут, что правительство США – и, возможно, не только оно – способно проникнуть в существующее банковское программное обеспечение и компьютерные системы, чтобы буквально обанкротить страну или стереть банковский счет любого человека, живущего практически в любом месте. Нет никакой технологической причины, по которой любой человек или любая страна должны оставлять свои финансовые вклады или операции на милость США, агентства национальной безопасности, преемника КГБ или любой аналогичной организации, законной или незаконной.

Алгоритмы шифрования, непроницаемые для правительств, – это не мечта.

Они уже доступны в Интернете в виде shareware. Когда низкоорбитальные спутниковые системы будут полностью работоспособны, люди, использующие современные персональные компьютеры с антеннами не больше, чем у портативных телефонов, смогут общаться в любой точке земного шара, даже не взаимодействуя с телефонной системой. Правительство не сможет монополизировать киберпространство – сферу, не имеющую физической формы, – так же, как средневековые рыцари не могли контролировать сделки в индустриальный период, сидя верхом на тяжелой колеснице.

Защита исподтишка

Информационные общества выведут огромные ресурсы за пределы сферы хищничества. Когда киберпространство будет все чаще использоваться для проведения финансовых операций и других видов коммерции, ресурсы, используемые в нем, будут более или менее защищены от обычных взломов и краж. Поэтому хищники не смогут использовать такую же большую долю ресурсов, как сегодня и на протяжении большей части двадцатого века.

Государственная защита значительной части мирового богатства неизбежно станет излишней. Для защиты банковского баланса в киберпространстве у правительства будет не больше возможностей, чем у вас. Поскольку правительство будет менее необходимо, его относительная ценность, вероятно, снизится только по этой причине. Есть и другие.

Поскольку в новом тысячелетии значительная и растущая доля финансовых операций происходит в киберпространстве, у физических лиц будет выбор юрисдикций, в которых они будут осуществляться. Это создаст интенсивную конкуренцию для установления цен на услуги правительства (налоги, которые оно взимает) на немонополистической основе. Это революционно. Как утверждает Джордж Меллан в The Wall Street Journal, единственным институтом, который наиболее успешно противостоял силам глобальной конкуренции, было государство всеобщего благосостояния. "В исследовании ученых из Уортонской школы и Австралийского национального университета обсуждаются силы, воздействующие на трансферты доходов. Джеффри Гарретт и Дебора Митчелл пришли к выводу, что ‘нет практически никаких доказательств того, что усиление рыночной интеграции оказало понижающее давление на их наиболее фундаментальные программы социального обеспечения’. Напротив, пишут они, ‘правительства неизменно реагировали на рост интеграции в международные рынки увеличением трансфертов доходов’”. Появление киберэкономики, наконец, окончательно подвергнет государство всеобщего благосостояния настоящей конкуренции. Это изменит природу суверенитетов и преобразует экономику, поскольку баланс между защитой и вымогательством изменится в сторону защиты более полноценным образом, чем когда-либо прежде.

*  Обратите внимание на восьмую главу книги Великая расплата "Линейные ожидания в нелинейном мире: как телескоп привел нас к вычислениям; как компьютер может помочь нам видеть".